Спустя какое-то время, жучок вновь зашуршал, и желание поживиться им в
конце концов возобладало над страхом перед отложившимися в пам..
Бедняк и за это скажет спасибо, он знает, что он избрал "благую"
участь.
Конечно, не к тому стремился Христос...
Благодаря
развиваемой в течение всей жизни невероятной силе
сосредоточения эти шаманы действительно были способны осязать
колесо времени и перемещать ..
Я пересек маленькую прихожую и встал в дверях комнаты,
держа наготове подарок - алжирское красное. Я пытался отыскать среди гостей
девушек, встреченных на лестнице. Громкие голоса с австралийским акцентом;
шотландец в юбке, несколько уроженцев Карибского бассейна. Компания явно не
в моем вкусе, и я уже собирался потихоньку смыться, как вдруг кто-то вошел и
остановился позади меня.
Девушка примерно моего возраста, с рюкзаком за плечами и с тяжелым
чемоданом. На ней был светлый плащ, мятый и потершийся. Лицо загорело до
черноты; чтобы добиться такого загара, нужно неделями жариться на солнце.
Длинные волосы выгорели почти добела. Смотрелись они непривычно, ведь в моде
была короткая стрижка, девушки вовсю канали под мальчиков; а вокруг этой
витал аромат Германии, Дании - бродяжий дух с налетом извращения, греха.
Отступила в глубину прихожей, подзывая меня. Давно я не видел такой
натянутой, лживой, вымученной улыбки.
- Пожалуйста, отыщите Мегги и позовите ее сюда.
- Маргарет?
Она кивнула. Я продрался сквозь толпу и поймал Маргарет на кухне.
- А, явился. Привет.
- Тебя там зовут. Девушка с чемоданом.
- Здрасьте пожалуйста! - Переглянулась с какой-то женщиной. Запахло
скандалом. Она поколебалась и поставила большую бутылку пива, которую
собралась открывать, на стол. Ее мощные плечи расчистили нам путь назад.
- Алисон! Ты же обещала через неделю.
- У меня деньги кончились. - Бродяжка посмотрела на старшую девушку
бегающим, настороженно-виноватым взглядом. - Пит вернулся?
- Нет. - И, предостерегающе понизив голос: - Но здесь Чарли и Билл.
- Ах, черт. - Оскорбленное достоинство. - Умру, если не приму ванну.
- Чарли ее всю забил пивом, чтоб охладилось.
Загорелая поникла. Тут вмешался я.
- У меня есть ванна. Наверху.
- Да? Алисон, познакомься, это...
- Николас.
- Вы правда позволите? Я только что из Парижа. - С Маргарет она
говорила почти как австралийка, со мной - почти как англичанка.
- Конечно. Я покажу, где это.
- Сейчас, только возьму что-нибудь переодеться.
В комнате ее встретили приветственными возгласами.
- Ото, Элли! Какими судьбами, подружка? Рядом с ней оказались два или
три австралийца, каждого она чмокнула. Маргарет - толстухи всегда
покровительствуют худышкам - живо их растолкала.
...
Художник
выковывается именно в этом постоянном странствии между собой и другими,
на
полдороге от красоты, без которой не может обойтись, к людскому
сообществу,
из которого не в силах вырваться. Вот почему истинному художнику
чуждо
высокомерное презрение: он почитает своим долгом понимать, а не
осуждать. И
если ему приходится принимать чью-то сторону в этом мире, он
обязан быть
только на стороне общества, где, согласно великому изречению Ницше,
царить
дано не судьбе, но творцу, будь то рабочий или интеллектуал.
По той же причине роль писателя неотделима от тяжких
человеческих
обязанностей. Он, по определению, не может сегодня быть слугою тех,
кто
делает историю,-- напротив, он на службе у тех, кто ее
претерпевает. В
противном случае ему грозят одиночество и отлучение от искусства.
И всем
армиям тирании с их миллионами воинов не под силу будет вырвать его
из ада
одиночества, даже если -- особенно если -- он согласится идти с ними
в ногу.
Но зато одного лишь молчания никому не известного узника,
обреченного на
унижения и пытки где-нибудь на другом конце света, достаточно,
чтобы
избавить писателя от муки обособленности,-- по крайней мере, каждый раз,
как
ему удастся среди привилегий, дарованных свободой, вспомнить об
этом
молчании и сделать его средствами своего искусства всеобщим достоянием.
Ни один из нас недостаточно велик для такого призвания. Но
во всех
обстоятельствах своей жизни, безвестный или временно знаменитый,
страдающий
в кандалах тирании или пока что наделенный свободой слова, писатель
может
обрести чувство живой солидарности с людьми, которое оправдает
его
существование -- при том единственном и обязательном условии, что он
взвалит
на себя, насколько это в его силах, две ноши, составляющие все
величие
нелегкого его ремесла: служение правде и служение свободе...
