Не посчитаете ли вы за лучшее стать
их единственной жертвой? Не утихнет ли праведный гнев Господень на
дерзнувшего поднять завесу будущего, если вы согласитесь заплатить за это
святотатство своим молчанием - и даже больше, собственной жизнью?
- Не знаю, что и ответить. Вы касаетесь до таких предметов... Не нам
домогаться власти, которая дана лишь Создателю.
Молодой человек, не отрываясь от огня, сдержанно кивает.
- Я просто рассуждаю. У меня и в мыслях не было богохульствовать.
Он умолкает, словно раскаивается, что вообще затеял этот разговор. Но
актер, видимо, не собирается ставить на этом точку. Он медленно подходит к
окну, заложив руки за спину. С минуту он разглядывает закрытые ставни,
потом вдруг, еще крепче сжав руки, оборачивается и обращается к бритому
затылку, силуэт которого темнеет посреди комнаты в отблесках камина:
- Поскольку завтра нам предстоит расстаться, должен я поговорить с вами
начистоту. Ремесло мое учит угадывать человека по наружности. По сложению,
походке, чертам лица. Я взял смелость составить о вас собственное мнение.
Мнение, сэр, в высшей степени доброе. Если забыть об уловке, которую мы
нынче вынуждены употребить, я почитаю вас за джентльмена честного и
добропорядочного. Думаю, вы тоже успели меня узнать и согласитесь, что я
нипочем бы не стал вашим соумышленником, не будь я уверен, что правда на
вашей стороне.
Молодой человек не поворачивает головы. В голосе его появляется желчная
нотка.
- Но?
- Что вы утаили от меня некоторые побочности нашего дела - за это я на
вас сердца не держу. Видно, были у вас на то свои причины,
осмотрительность того требовала. Но что, прикрываясь этими причинами, вы
слукавили относительно самой сути дела, уж этого я никак не могу простить.
Так вы себе и знайте. Можете сколько угодно попрекать меня мнительностью,
но мне сдается...
Молодой человек стремительно, словно бы в бешенстве, вскакивает с
места. Но вместо вспышки гнева он всего лишь смотрит на актера все тем же
пристальным взглядом.
- Слово чести, Лейси. Да, я непокорный сын; да, я не открыл вам всего.
Если это грехи, то каюсь: грешен. Но честью вам клянусь, в моей затее нет
ровно ничего беззаконного. - Он подходит к актеру и протягивает ему руку:
- Верьте мне.
Поколебавшись, актер берет его руку. Молодой человек глядит ему прямо в
глаза.
- Видит Бог, Лейси, я именно таков, каким вы меня сейчас изобразили. И
что бы ни случилось дальше, помните об этом.
Он опускает глаза и снова отворачивается к огню, но тотчас оглядывается
на стоящего возле стула актера.
- Я порядком вас обморочил. Но, поверьте, поступил так и для вашего же
блага.
... Там снегу еще на метр, а то и на два.
Ведь эта чертова деревня лежит в низине. Или опять охота ледяной воды
набрать в сапоги?
- Нет уж, спасибо! - Зауэр покосился в сторону кухни. - Не знаешь, чего
дадут пожрать?
- Капусту. Капусту со свининой и картошку на воде. Свинина там,
конечно, и не ночевала.
- Капуста! Опять! Третий раз на этой неделе.
Зауэр расстегнул брюки и начал мочиться.
- Еще год назад я мочился этакой залихватской струей, как из шланга, -
сказал он горько. - По-военному. Чувствовал себя отлично. Жратва классная!
Шпарили вперед без оглядки, каждый день столько-то километров! Думал,
скоро и по домам. А теперь мочусь, как дохлый шпак, безо всякого вкуса и
настроения.
Иммерман сунул руку за пазуху и с наслаждением стал чесаться.
- А по-моему, все равно, как мочиться, лишь бы опять заделаться шпаком.
- И по-моему. Только похоже, мы так навек и останемся солдатами.
- Ясно. Ходи в героях, пока не сдохнешь. Одним эсэсовцам можно еще
мочиться, как людям.
Зауэр застегнул брюки.
- Еще бы. Всю дерьмовую работу делаем мы, а им вся честь. Мы бьемся
две, три недели за какой-нибудь поганый городишко, а в последний день
являются эсэсовцы и вступают в него победителями раньше нас. Посмотри, как
с ними нянчатся. Шинели всегда самые теплые, сапоги самые крепкие и самый
большой кусок мяса!
Иммерман усмехнулся.
- Теперь и эсэсовцы уже не берут городов. Теперь и они отступают. В
точности, как мы.
- Нет, не так. Мы не сжигаем и не расстреливаем все, что попадется на
пути.
Иммерман перестал чесаться.
- Что это на тебя нашло сегодня? - спросил он удивленно. - Ни с того ни
с сего какие-то человеческие нотки! Смотри, Штейнбреннер услышит - живо в
штрафную угодишь. А снег перед церковью продолжает оседать! Руку уже до
локтя видно...
