Пожилой джентльмен не без труда забирается в седло и трогает с места.
Женщина откидывает капюшон, распускает льняной шарф, скрывавший нижнюю
часть лица. Лицо ее бледно, темные волосы зачесаны назад и крепко стянуты
на затылке. На ней шляпа с плоской тульей, плетенная из ивовой стружки.
Голубые ленты шляпы завязаны под самым подбородком так туго, что плотно
прилегают к щекам, а поля шляпы по бокам пригнуты книзу, отчего она
походит на чепец. Такие шляпы из стружки или из соломки носят самые бедные
английские крестьянки. Внизу под епанчой видна узкая белая полоска: край
фартука. Девушка скорее всего состоит у кого-то прислугой.
Развязав тесемки епанчи и ленты шляпы, девушка сходит с тропы, обгоняет
своего спутника и склоняется над семейкой еще не отцветших душистых
фиалок. Левой рукой она проводит по зеленым сердцевидным листочкам, под
которыми прячутся цветы, а в правой держит только что сорванный стебелек с
несколькими темно-лиловыми венчиками. Спутник оглядывается на ее
склоненную фигуру, следит за ее скупыми движениями и явно недоумевает.
У этого человека удивительно непроницаемое лицо. Трудно понять, что
стоит за этим бесстрастием - непроходимая тупость, слепая покорность
судьбе, почти такая же, как у тех двух коней, которых он держит под уздцы,
- а может, нечто более глубинное: какая-то неприязнь к красоте, недобрые
чувства мракобеса при виде хорошенькой девушки, которая предается столь
суетному занятию - собирает цветы. Однако лицо это поражает правильностью
и соразмерностью черт. Надо добавить, что мужчина ловок, статен и силен,
поэтому весь облик его отдает чем-то классическим, приводит на память
фигуру Аполлона. Нелепейшее сходство для человека такого заведомо низкого
происхождения. Самое же странное в этом несостоявшемся эллине - глаза. Они
голубые, отсутствующие, точно у слепого, хотя в его зрячести сомневаться
не приходится. Именно из-за них лицо и кажется столь непроницаемым; взгляд
его безучастен и неподвижен, будто мыслями он далеко-далеко отсюда. Не
глаза, а два объектива, кинокамеры.
Девушка возвращается к своему спутнику, на ходу нюхая крохотный букет.
Торжественно протягивает лиловые цветики с рыжими и серебристыми
крапинками к его лицу, словно предлагает понюхать и ему. На миг их взгляды
встречаются. У девушки цвет глаз более обычный, они карие, с желтоватым
отливом, а взгляд смелый и лукавый, хотя она и не улыбается. Девушка
подносит цветы совсем близко к носу напарника. Тот нюхает, кивает и, давал
понять, что они попусту теряют время, вскакивает в седло - все так же
сноровисто и проворно, - даже не выпустив из рук повод второго коня. Глядя
на него снизу вверх, девушка поправляет сползший белый шарф. Букетик она
аккуратно засовывает за край шарфа, так что цветы оказываются под самым ее
носом.
Тем временем всадник в мундире возвращается, ведя за собой вьючную
лошадь, - он задержался наверху помочиться.
..... Этого добра у писателя было
навалом.
В то же лето, как побывал Семка в городе, он стал приглядываться к
церковке, которая стояла в деревне Талице, что в трех верстах от Чебровки.
Церковка была эакрыта давно. Каменная, небольшая, она открывалась взору
вдруг, сразу за откосом, который огибала дорога в Талицу... По каким-то
соображениям те давние люди не поставили ее на возвышении, как принято, а
поставили внизу, под откосом. Еще с детства помнил Семка, что если идешь в
Талицу и задумаешься, то на повороте, у косогора, вздрогнешь -- внезапно
увидишь церковь, белую, изящную, легкую среди тяжкой зелени тополей.
В Чебровке тоже была церковь, но явно позднего времени, большая, с
высокой колокольней. Она тоже давно была закрыта и дала в стене трещину.
Казалось бы -- две церкви, одна большая, на возвышении, другая спряталась
где-то под косогором, -- какая должна выиграть, если сравнить? Выигрывала
маленькая, под косогором. Она всем брала: и что легкая, и что открывалась
глазам внезапно... Чебровскую видно было за пять километров кругом -на то и
рассчитывали строители. Талицкую как будто нарочно спрятали от праздного
взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся, сразу.
Как-то в выходной день Семка пошел опять к талицкой церкви. Сел на
косогор, стал внимательно смотреть на нее. Тишина и покой кругом. Тихо в
деревне. И стоит в зелени белая красавица -- столько лет стоит! -- молчит.
Много-много раз видела она, как восходит и заходит солнце, полоскали ее
дожди, заносили снега... Но вот -- стоит. Кому на радость? Давно уж истлели
в земле строители ее, давно стала прахом та умная голова, что задумала ее
такой, и сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть
земли. О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую
каменную сказку? Бога ли он величил или себя хотел показать? Но кто хочет
себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим
дорогам или вовсе на людную городскую площадь -- там заметят...
